Синдром войны

– Я понимаю, что мы на войне! Но надо же знать – кому я на ней подчиняюсь, в каком я звании, что думает мой генерал! – горячась, явно волнуясь, говорит вполне мирного вида немолодой батюшка, с которым наши пути пересеклись на одном достаточно масштабном церковном мероприятии.

Говорит, к счастью, не мне, а кому-то еще в зале, где мы находимся. Я просто рядом и слышу это. И мне почему-то тревожно.

– Вы видите? Это самая настоящая война! И мы должны знать ее правила, должны научиться побеждать! Поражение – не наш удел.

Это уже батюшка помоложе, покрепче и в другом зале, на другой секции. И он не беседует с соседом, а обращается ко всей честной аудитории.

– Мы, как разжатые пальцы на руке, а надо собраться – в кулак! Ведь идет война…

Это уже не батюшка, это ведущий одного из круглых столов.

А мне – всё так же тревожно. Тревожно то ли оттого, что я слышу слово «война», слишком часто и слишком просто произносимое, то ли оттого, что не понимаю, не вижу чего-то, что видят и понимают о войне говорящие.

Нет, я ни в коем случае не оспариваю, что война между миром, во зле лежащим, между князем сего мира и Церковью идет и что война эта лютая. Однако она перманентна, не было такого периода в истории христианства, когда бы она хоть ненадолго приостановилась. Она может принимать различные формы, быть явной или скрытой, но она постоянна. И я никак не могу понять – откуда этот энтузиазм при разговорах о войне? Откуда такое разгорячение, такая готовность – именно воевать? Откуда эта, не побоюсь сказать, радость?

У нас ведь есть поле, пространство нашей собственной, личной войны – со своими страстями, греховными навыками, со своей самостью, гордостью. Это та война, к которой мы непосредственно призваны Богом, за результаты которой в первую очередь дадим ответ. Эти результаты решат нашу участь в вечности – ни много ни мало. Почему тут нет такой радости, такой горячности, такого энтузиазма? А ведь и правда нет…

Мне кажется, что эти войны – первая и вторая – очень тесно связаны. Не в том смысле, что одна является логическим продолжением другой. Наоборот: одна другую заменяет. Или, точнее, создает иллюзию такой замены.

Мне самому не раз доводилось выезжать в места, где шли военные действия. А среди моих прежних коллег-журналистов немало было таких, кому в подобных местах приходилось проводить месяцы напролет. И порой, когда кого-то из них в обычной, мирной жизни заедал быт, домашние, рабочие или же личные проблемы, то звучали уже ставшие привычными слова:

– Всё! Надоело! Уезжаю на войну!

Почему на войну? Что там такого хорошего? Вроде бы ничего. Там убивают, там умирают. Там очень страшно – настолько, что человек, на войне не бывавший, никогда даже не догадается, что может быть так страшно. Там грязно, там некрасиво, там пропитавшиеся кровью и присохшие к ранам бинты, оторванные руки и ноги. Там взрослые мужчины плачут, кричат, матерная брань звучит вперемежку с мольбами о помощи. Там разрушенные города и села, дома без жителей, дети, оставшиеся без родителей, и родители – без детей… Так почему – на войну?!

А потому что там хоть и страшно, но… просто. Нет не только будущего, о котором надо думать или тем паче заботиться. Нет даже завтрашнего дня. Есть только сегодня. День прошел, ты выжил, ты сидишь у костра и ешь тушенку из помятой банки, а вокруг такие же, как ты – чумазые и усталые, тоже ни о чем не думающие и не заботящиеся. Разве что лишь о том, чтобы поскорее лечь и уснуть.

Это полный уход от всех проблем, преодоление всех внутренних противоречий. Ужасный, противоестественный уход, но поразительно эффективный. Почему многие люди ломаются после войны, когда она заканчивается и наступает мир? Не только от груза пережитого, но и от того, что разом наваливается на тебя всё, от чего ты отвык, – обычная, нормальная человеческая жизнь. Она оказывается тяжелее войны…

И точно так же «обычная» христианская жизнь, сердцем которой является умерщвление в себе человека ветхого и созидание человека нового, куда сложнее, чем война – идеологическая, информационная, любая иная – с миром, Церкви противостоящим, с ее недоброжелателями и врагами. Можно ли участия в этой войне избежать? Наверное, нет, да и не нужно к этому стремиться. Но… в какой степени коснется она лично тебя, в такой и стоит в нее включаться. А жить ею, в нее «сбегать» от самого себя, от собственных духовных немощей, вести ее весело и азартно… Противно это как-то духу христианскому. Не говоря уже о том, что очень часто люди, сделавшие такую войну главным содержанием своего бытия, пренебрегая главным, внутренним, подвергаются такой деформации, что постепенно превращаются в «чужих среди своих». Их деятельность, поступки, образ жизни и поведения, их слова становятся тем материалом, в котором столь нуждаются наши противники. Желая свидетельствовать «за», невольно свидетельствуют «против».

И что всего печальнее – редко могут это понять. И стоит указать им на такую очевидную неправильность – не извне, а изнутри, как внутри же и разгорается новая война. Уже не с многочисленными и коварными врагами, а с собственными братьями и сестрами во Христе. И свидетелями этого становятся и свои, и чужие. Первые – с болью, вторые – с радостью. Мало ли сегодня у нас в Церкви таких очагов – локальных военных конфликтов? Предостаточно. А кто еще этому радуется? Тот, для кого радость – любое разделение, любой раскол в церковной среде. Тот, кто просил о том, чтобы «сеять» нас, «как пшеницу». На «воинах» он часто отдыхает: они трудятся за него…

…Страшная вещь — синдром войны. Не дай Бог им заразиться! Микробы его буквально наполняют собой воздух вокруг нас, надо беречься. И в качестве одной из мер предосторожности – как можно реже произносить самые слова эти – «война», «воевать», «враги». Поменьше агрессии. Побольше любви и смирения. Только ими может действительно побеждать христианин. Побеждать без… войны.

Игумен Нектарий (Морозов)