Чем вера в «бога-который-в-душе» отличается от христианства

У «бога-в-душе» какие задачи? Охранять от неприятностей. Удачу приносить. Ну, еще в виде совести напоминать о том, как можно и как нельзя поступать, — но напоминать не слишком настойчиво, потому что мы все равно по-своему сделаем. А смысл этих напоминаний в том, что мы должны, во-первых, правильно вести себя в социуме, чтобы проблем не заработать, а во-вторых, ощущать себя добропорядочными людьми, не теряя чувства собственного достоинства.

Кроме принесения удачи нам, желательно, чтобы «бог-в-душе» наказывал тех, кого мы считаем плохими людьми. Но это в принципе не обязательно, если они нас не слишком достают. Есть у «бога-в-душе» еще одна побочная функция: делать нашим покойным родственникам землю пухом и вообще чтобы им там было хорошо, независимо от того, верили ли во что-нибудь они сами. Но эта функция не слишком важная, поскольку «а кто знает, что там вообще есть», «никто оттуда не возвращался» (замечу кстати, что говорящие так отрицают Воскресение Христово, даже не задумываясь об этом) и так далее.

В отличие от «бога-в-душе», Бог не обещает нам комфорта: «В мире будете иметь скорбь» (Ин. 16:33). Но еще Он напоминает нам о том, что в мире, в котором мы будем иметь скорбь, мы ненадолго, а впереди — вечность, и в эту вечность Он зовет нас за Собой. Главным препятствием к нашему вхождению с Ним в вечность было состояние распада нашего естества (как на физическом, так и на душевном уровне), начавшееся с грехопадения первых людей. С чего начался этот распад? С использования прародителями дарованного Творцом дара свободы для уклонения от воли Творца — на вкушение плода древа познания добра и зла. Собственно, этот распад и есть причина нашего скорбного состояния в земной жизни. Однако еще большей бедой этот распад может обернуться по его завершении, когда продолжающее осмысленное существование наше «я», лишенное тела, останется наедине со своими, теперь уже никоим образом не удовлетворимыми, страстями. Теперь мы знаем, что посмертие может быть разным: есть ад и рай. Но когда Христос говорил распятому на соседнем кресте: «...ныне же будешь со Мною в раю», — слова эти для иудеев звучали полнейшей дикостью. Потому что все знали: рай когда-то был, но теперь путь туда закрыт, и после смерти дорога только одна: шеол. Ад. Было в шеоле лоно Авраамово, где не было мучений, но это был все же не рай.

И вот в этих диких для тогдашнего слуха словах — ответ на вопрос о том, для чего Бог стал человеком. Потому что не перед Нагорной проповедью, не перед исцелениями больных и воскрешениями мертвых Господь говорит «на этот час (то есть ради этого) Я пришел». Он произносит эти слова накануне Голгофы.

Бог второй Своей ипостасью, именуемой Сыном или словом божиим, принял человеческую душу и тело и, не имея в себе никакого греха, принял на себя последствия отпадения человечества от Бога. «Оделся» в падшее естество, чтобы пронести его через страдания и смерть. И воскресить — очищенным, исцеленным. И это преображенное человеческое естество, соединенное с божественной природой, Он дает нам вкушать под видом хлеба и вина.

Кто-то сравнил таинство причастия с прививкой дерева. Дичок, прорастая сквозь веточку привитого ему культурного растения, остается собой — но плодоносит уже иначе. Вспоминая строчку из песни Верочки Матвеевой — «сердцем в небо прорастаю» — скажем, что христианин «прорастает» в вечность, и не в падшем состоянии, а в преображенном, обоженном. Не с мифическим «богом-в-душе», а в со-причастности Христу — соединившись с воскресшим богочеловеком в установленном Им Самим таинстве причастия.

Смысл таинства причастия в первую очередь именно там, в уготованном для нас ином бытии — но и не только. Иначе не было бы надобности причащаться часто. Причастие — это общение с Богом, в некотором смысле — полнота этого общения (хотя наше сознание и пораженное грехом наше сердце не может эту полноту ощутить во всей ее неизмеримости). И мы стремимся к чаше так, как бежит к маме соскучившийся ребенок — даже если он не видел маму только лишь час-другой. Евхаристия (греческое название таинства причастия, буквально — «благодарение») – сердце духовной жизни христианина. Без причастия человек в определенном смысле мертв духовно: «Иисус же сказал им: истинно, истинно говорю вам: если не будете есть Плоти Сына Человеческого и пить Крови Его, то не будете иметь в себе жизни» (Ин. 6:53).

Именно в этом — в совершении евхаристии — главный смысл существования Церкви. Апостол Павел, обращаясь к коринфским христианам, говорит: «Вы — тело Христово». Это и есть главное определение христианского понимания Церкви. Причащающийся становится частью Церкви — единого тела Христова. Отказывающийся от причастия отказывается от единства с Церковью, и отвергая плод голгофской жертвы — от своего спасения. Поэтому в свете Нового Завета верна жесткая формулировка Киприана Карфагенского (нач. IV в.): «Кто не может назвать Церковь своей Матерью, тот пусть не называет Бога своим Отцом».

Да, человеческая составляющая земной Церкви, бесспорно, греховна. Но мы приходим с этой греховностью ко Христу, чтобы Он омыл ее Своей кровью. За то, что мы, продолжая грешить, попираем в себе эту святыню, каждый будет отвечать перед Богом сам, но кровь Христова от этого не становится менее святой: «Бог поругаем не бывает» (Гал. 6:7). И от личных качеств совершающих Евхаристию служителей святость Его плоти и крови не зависит, поскольку по большому счету Он Сам совершает таинство. Но опять-таки, Он Сам установил так, что священнодействие это совершается с участием людей, имеющих непрерывное преемство возложения рук от апостолов: именно там и только там, где есть это сакральное — реальное, а не вымышленное — единство с апостольской общиной, совершается преложение хлеба и вина в плоть и кровь Христовы. По текстам Деяний и другим источникам истории ранней Церкви однозначно ясно, что Евхаристию совершали те, на кого Церковью было возложено служение священнодействия. Епископы и пресвитеры — сначала те, что были поставлены апостолами, потом те, что были поставлены этими епископами, и дальше, дальше… Церкви было дано Господом обетование, что она пребудет неодоленной вратами адовыми, Христос обещал быть с ней — со Своими учениками — до скончания века. Позднейшие попытки создать «с нуля» будто бы христианские общины — суррогат, даже при самых благих намерениях: Евангелие нигде не дает основания для чьего-нибудь самостоятельного «восстановления» якобы исчезнувшего христианства.

Итак, если евхаристия — сердце, то остальное, что есть в Церкви — тексты Писания, молитвы, обряды, аскетика, иконопись и так далее, — весь остальной организм вокруг сердца. Только развить эту тему мы здесь не сможем, поскольку о каждой части этого организма нужно серьезно и не спеша писать отдельно.

Может ли Бог спасти душу человека не причащавшегося? Может. Среди почитаемых в лике святых есть мученики, которые примкнули к христианам уже во время их казни. Как, например, Аглай, один из сорока мучеников Севастийских. Мы, конечно, можем предположить, что кто-нибудь над ним там же, в озере, произнес крещальную формулу, но есть в лике мучеников и такие, которые точно даже не были крещены. Их любовь к принявшему за них смерть Иисусу была подлинным ответом на Его любовь — до терпения мучений и смерти. И они готовы были за Иисусом повторять (и, наверное, кто-то повторял) слова, сказанные Им на кресте: «Отче! прости им, ибо не знают, что делают» (Лк. 23:34). Но вряд ли такая же любовь к Иисусу обнаружится вдруг у адептов веры в «бога-в-душе», которые, не осознавая подлинных отличий своей веры от христианства, свое неприятие Церкви, «попов» и обрядов объясняют тем, что патриарх «не на том ездит и не то, что нужно, благословляет», попы кругом безобразничают, а прихожане сплошь злые и лицемерные старухи.

Конечно, тех, кому достаточно «бога-в-душе», цитаты из Библии не убедят в необходимости участия в таинствах Церкви. Некоторые цепляются за соломинку сомнения в подлинности библейских текстов. Это может помочь, если не сталкиваться с наукой под названием библеистика. Любопытный факт в качестве примера: древних манускриптов с текстами Нового Завета еще в 1970 году в мире насчитывалось 5237. Среди них есть некоторые папирусы, отделенные от подлинников несколькими десятилетиями. Однако не знать о данных библейской науки верующим в «бога-в-душе» гораздо удобнее: придумаешь себе идею об искаженности Евангелия и выбираешь: что нравится — подлинное, что не нравится — то, стало быть, попы корысти ради потом дописали.

Честнее было бы все-таки признаться хотя бы самим себе, что тот «бог-в-душе» — в душе, которой хорошо и без участия в таинствах Церкви, без чтения Священного Писания, без соизмерения своей жизни с Евангелием — это не тот Бог, который говорит с нами в Библии. И, по современной моде, ничего страшного: ведь главное же верить во что-нибудь. А «бог-в-душе» — это именно «что-нибудь». Потому что в христианстве Бог — уж никак не «что-нибудь», а Кто. Одним удобнее без Него. А другим — тем, кто без Него не может — Он «…сказал: если кто хочет идти за Мною, отвергнись себя и возьми крест свой и следуй за Мною» (Лк. 9:23).